Танеев и Чайковский

Светлана САВЕНКО

Двух великих русских художников соединила Московская консерватория. Оба связаны с ней со дня ее открытия — 1 сентября 1866 года: Петр Ильич Чайковский был среди ее первых профессоров, Сергей Иванович Танеев, тогда просто Сережа — среди ее первых учеников.

У Чайковского Танеев проходил курсы гармонии, инструментовки, у него же кончил курс по свободному сочинению. Со временем отношения учителя и ученика перешли в глубокую дружбу, основой которой послужили не только профессиональные интересы, но и подлинная человеческая симпатия.

В 1878 году, спустя три года после окончания курса, Танеев становится преемником Чайковского в теоретических классах Московской консерватории. Уже через год он участвует в знаменательном событии, вошедшем в историю русской музыки — подготовке премьеры оперы «Евгений Онегин» Чайковского силами учащихся Московской консерватории. Как известно, автор не захотел отдавать ее на императорскую сцену, опасаясь сценической рутины и неизбежного несоответствия певцов облику юных пушкинских героев. К тому же консерваторские постановки готовились очень тщательно и пользовались большим успехом у публики, воспринимавшей их как необходимое дополнение сезона Русского музыкального общества.

Танеев очень увлекся работой над «Онегиным». О ее перипетиях он сообщает Чайковскому, восхищаясь музыкой, постепенно присылаемой автором. Но по поводу либретто он высказывает некоторые сомнения: ему казалось недостаточным действие первой картины. Чайковский отвечает ему письмом, в котором объясняет самую сущность своих взглядов на оперу — «интимную, но сильную драму», смысл которой — события не столько внешние, сколько внутренние. Эти знаменитые строки были написаны именно Танееву — недавнему ученику, в котором Чайковский чувствовал достойного собеседника.

Любопытно, что позднее, когда Танеев увлекся сюжетом «Орестеи», Чайковский тоже оказался в позиции критикующего: «Согреть меня могут только такие сюжеты, в коих действуют настоящие живые люди, чувствующие так же, как я. <...> Такой сюжет, как твой, с чудовищными злодеяниями, с Евменидами и фатумом в качестве действующего лица, я бы не выбрал». Между двумя художниками действительно было много различий. Даже по характеру они были контрастны: впечатлительный, импульсивный Петр Ильич, тончайший лирик, сочинявший стремительно, в порыве вдохновения, и Сергей Иванович — уравновешенный, твердо знающий свои цели в искусстве и в жизни, работающий систематически, по плану. «Ты не только художник, но и мудрец», — констатирует Чайковский в 1891 году (к тому времени друзья давно перешли на «ты»).

Бесценная переписка Чайковского и Танеева сохранила живые голоса двух чрезвычайно близких по духу людей, горячо обсуждавших насущные проблемы творчества и художественной жизни. Особенно чутко они прислушивались друг к другу в самом главном — вопросах композиторского мастерства: и младший к старшему, и старший к младшему. Чайковский, внимательно следивший за композиторским формированием Танеева, строго критически оценивал его ранние сочинения, опасаясь, что «чрезмерные» занятия контрапунктом могут иссушить дарование недавнего ученика. Но и ученик иной раз оказывался суров. По его приговору Чайковский уничтожил партитуру симфонической картины «Воевода», восстановленную после смерти Петра Ильича по сохранившимся оркестровым голосам не без участия Танеева, сожалевшего впоследствии о категоричности высказанного им мнения. Но случай с «Воеводой» — исключение; обычно Сергей Иванович принимал сочинения своего учителя с восторгом и благоговением. После первого акта «Евгения Онегина» он разрыдался от охвативших его чувств.

Танеев ревностно пропагандировал сочинения Чайковского. Так, 21 ноября 1875 года он впервые исполнил в Москве Первый фортепианный концерт (оркестром дирижировал Н.Г. Рубинштейн), позднее представил публике мировые премьеры Второго и Третьего концертов (последний из них он доработал уже после смерти Чайковского), участвовал в исполнении трио «Памяти великого художника», делал фортепианные обработки оркестровых партитур.

Летом 1880 года начался «великий спор» Танеева и Чайковского — о путях, которыми должна идти русская музыка. Двадцатичетырехлетний Танеев, возвращаясь из поездки во Францию, уверенно высказывает свое мнение: «Наша ошибка заключается в том, что мы охотно становимся в конец европейского движения. Не надо забывать, что прочно только то, что корнями своими гнездится в народе...» Чайковский возражает: «Я не совсем понимаю этого обособления русской музыки от европейской... Из Ваших междустрочных аргументов следует, кажется, вывести ту мысль, что мы ходим в потемках, а заря нового солнца, долженствующего озарить обособленность русской музыки, лишь занимается; вся будущность ее в кропотливых изысканиях того Баха из окрестностей Пожарного депо [Танеев жил на Пречистенке близ этого учреждения], который посредством бесчисленного множества контрапунктов, фуг и канонов на темы русских песен и православных гласов кладет основной камень будущего величия русской музыки». Ирония Чайковского, однако, не отвратила Танеева от занятий «в скучном роде», то есть, контрапунктом, и после «Иоанна Дамаскина» Чайковский с радостью признает победу ученика: «...для меня несомненно, что Вы написали превосходную кантату. Оттого ли она хороша, что контрапункт и фокусы Вас согрели и вдохновили, или что, наоборот, Вы вложили теплое чувство в сухие и мертвенные формы, — этого я еще не знаю. <...> Знаю только, что у Вас большой талант, много ума, океан ненависти ко всему условному, пошлому, дешево дающемуся, и что в результате этого рано или поздно должны получиться богатые плоды».

Чайковский был инициатором выдвижения Танеева на должность директора Московской консерватории. После смерти Н.Г. Рубинштейна консерваторией на первых порах управлял комитет из пяти человек, среди которых был и Танеев. Коллегиальное управление оказалось не слишком успешным, и консерватория мало- помалу наполнилась «всякими дрязгами, мелкими препирательствами, сплетнями и тому подобным вздором», как с горечью отмечал Чайковский. Он решил добиться назначения Танеева, но это оказалось непросто. Сам Танеев к директорской должности совсем не стремился, желая заниматься в первую очередь композиторской работой, да и не считая себя достаточно подготовленным для такого рода деятельности. В конце концов, Чайковскому удалось убедить его, воззвав к чувству долга, которое, как он знал, у Танеева не могло остаться безответным. Затем он представил кандидатуру Танеева дирекции Русского музыкального общества, где также был поддержан. 30 мая 1885 года двадцативосьмилетний Танеев был избран директором Московской консерватории — самым молодым за всю ее историю по сей день.

Последнее, что Чайковский сумел сделать для Танеева, касалось оперы «Орестея». Познакомившись с ее музыкой, Чайковский стремился продвинуть ее на сцену, всячески рекомендуя ее директору Императорских театров И.А. Всеволожскому и главному дирижеру 

Э.Ф. Направнику. 28 октября 1889 года Чайковский продирижировал увертюрой к «Орестее» в симфоническом собрании РМО. Старания Чайковского увенчались успехом, и в марте 1893 года Танеев был приглашен в Петербург, чтобы исполнить оперу на фортепиано в присутствии дирекции Мариинского театра. После этого «Орестею» приняли к постановке. Но премьеру Чайковскому не довелось увидеть — она состоялась лишь в октябре 1895 года, спустя два года после его кончины...

После смерти Чайковского Танеев увидел сон.

«Мне представились музыкальные мысли Петра Ильича в виде живых существ, носящихся по воздуху. Похожи они на кометы — они сияют и живут. Под ними люди, про которых я знаю, что это будущие поколения. Мысли эти входят в головы этих людей, движутся, извиваются и, несмотря на протекающие века, ... остаются такими же живыми и сияющими...»

(Танеев. Дневник).

Статьи о С.И. Танееве взяты из буклета, изданного к 140-летию Московской государственной консерватории им. П.И. Чайковского (Сергей Иванович Танеев (1856-1915) : 150 лет со дня рождения [Ред. сост. М.Д. Соколова]. - М. : [б. и.], 2006. - 60 c. : фот.)